Другие миры Ширвани Чалаева

Разрешите представить вам нашего героя сегодняшнего номера. Это советский и российский композитор, народный артист РСФСР, лауреат множества государственных премий и наград Ширвани Рамазанович Чалаев. У него удивительная судьба. Родился в небольшом горном селенье Хосрех в Дагестане. Его детство пришлось на тяжелые послевоенные годы. Учился в сельской школе-интернате, потом окончил музыкальное училище в Махачкале. Затем была попытка поступить в Киевский университет на историка. Не получилось. Пришлось вернуться на Родину. После двух лет учебы в Махачкалинском университете на учителя иностранных языков в его жизни происходит фантастическое преобразование, Шиврани поступает в Московскую государственную консерваторию. Мог ли тогда подумать молодой человек из дагестанского аула, что госэкзамены ему придется сдавать самому Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, который ознакомившись с симфонией студента, предложит ему сразу поступать в аспирантуру. Но не все оказалась так просто. В аспирантуру он поступит только спустя 2 года и уже не на курс Шостаковича. Потом он напишет великое множество интересных вещей: симфонии, оперы, балеты, симфонические концерты, станет автором первого гимна Дагестана, и, больше чем на полвека, свяжет свою жизнь с нашим Рузским краем. О его богатой творческой жизни, неземной любви и супруге, выдающейся певице Нины Григоренко, а также о многих других интересных вещах мы беседуем с Ширвани Чалаевым в его небольшом доме на окраине поселка Тучково в просторном кабинете на втором этаже.

Главное место в кабинете занимает рояль. Именно за ним мастер творит. Поражает количество поэтических сборников, разбросанных на его рабочих столах. Присутствуют здесь Пушкин, Лермонтов, Есенин и множество переведенных на русский язык дагестанских авторов. Случайно открываю одну из книг. На страницах с напечатанными стихами вижу написанные от руки ноты. Естественно, первый вопрос об этом.

– Шиврани Рамазанович, Вы слышите музыку каждого стиха?

– Да, конечно, когда читаю стих, сразу в каждом, в зависимости от настроения, вижу свою мелодию. Поэтому, чтобы не забыть, оставляю пометки на страницах.

– И из этого рождаются классические произведения?

– Так, например, родилась опера «Читая дневники поэта». Она родилась после прочтение мной фронтовых записей нашего дагестанского поэта Эффенди Капиева. Эту оперу в восьмидесятых годах прошлого столетия в своем Камерном музыкальном театре поставил Борис Александрович Покровский. Эффенди хотел написать книгу - документальное или художественное произведение, основанное на своих впечатлениях на фронте, но не успел (он умер в 1944 году). А вот его черновые записи каких-то зарисовок остались. И помимо подслушанных диалогов, там же его философские стихи. У Эффенди Капиева получилось очень сложное многоплановое сочинение, где почти 40 отдельных записей. Прочитав все это, у меня возникло желание сделать по этому произведению оперу. А Борис Покровский ее поставил у себя в театре. Причем, он запретил мне приходить на его репетиции, пригласил только на премьеру спектакля. Увиденное меня восхитило и потрясло. Совершенно неожиданные режиссерские решения. Допустим, зачитывается письмо погибшего солдата. Сначала поется спокойно обращение к семье, детям, жене, матери. Начинает петь Соколенко (есть такая замечательная певица). Потом она резко умолкает, и уже громко выкрикивая с надрывом, быстро проговаривая слова, письмо продолжает читать какой-то солдат. После этого уже, также резко оборвав пивца, уже в другой тональности пропевает написанный солдатом текст актер, играющий ребенка. И так все меняется несколько раз. Совершенно разный канон 12 разных вещей. Я аж вздрогнул. Зал ревел весь. Просто начинаешь ощущать весь надрыв, который передается в повествовании. С этой постановкой мы ездили в Дагестан. Там тоже была потрясающая реакция. К слову, это одна из моих очередных опер была, а всего у меня их 13.

– Вы давно поселились в наших краях?

– В 1959 году я поступил в Московскую государственную консерваторию. С этого времени я останавливался в Доме творчества Союза композиторов под Рузой. А в девяностых годах с развалом Советского Союза прекратилось финансирование Дома творчества, он пришел в упадок и практически развалился. Когда Дом творчества еще существовал, я просто ездил сюда отдыхать или работать. Было очень удобно. Потом, когда базы отдыха в Старой Рузе не стало, мне кто-то предложил купить этот дом в Тучково. Хозяева этого дома были какие-то корейцы. В те времена появились деловые люди. Вот они стали строить этот дом, но тут же они сильно разбогатели, и им тут же захотелось иметь что-то более грандиозное. А поскольку по соседству здесь жили два моих племенника, купить этот дом они предложили им. Ну, а уже мои племянники предложили купить этот дом мне. Так у меня в девяностых годах появился этот небольшой двухэтажный дом в Тучково. Вот переселился сюда музыку писать. Я ничем не занимаюсь, кроме как музыку пишу. Даже в советское время творческим людям разрешалось не ходить куда-то каждый день на работу. Стаж все равно шел. Сейчас я на пенсии, постоянно приезжаю сюда, что-то здесь делаю.

– Вы постоянно здесь не живете?

– Живу в Москве, но, практически, переехал в Тучково.

– Ваша супруга тоже творческий человек?

– Да, Нина Григоренко. Она была солисткой Ленинградского театра. Фантастической красоты женщина. Вот, смотрите, ее фото у меня на рояле стоит. Друг армянин все время смеется, мол, Ширвани, как такая красивая женщина могла выйти за тебя замуж? Но я же тоже молодой был красивым. К сожалению, ее уже нет в живых. Я отвез ее, похоронил в Махачкале. Она просила похоронить ее там, где я буду лежать.

– Она была с Украины?

– Да. Она из рода Пащенко. Было в Российской армии три родственника генерала. Вот Нина внучка одного из них. Ее дед еще в 1905 году придумал прообраз будущего миномета «Катюша». У меня старший брат офицер танковых войск. Так вот он говорил, что они стрельбу изучали по учебнику Нининого родственника. Один дед у нее вынужден был после революции бежать в Грецию, там он работал преподавателем, другой – похоронен на русском кладбище в Париже. Могучая семья цивилизованных людей. В их роду был генерал-губернатор Полтавской области.

– Как вы познакомились?

– В Ленинграде ставили мою оперу «Горцы», я туда тогда поехал. И вот там мы познакомились. Через 2 года мы поженились. И я так вот с ней все эти годы жил, пока она не скончалась. Маме не нравился мой выбор, она хотела бы, чтобы я был женат на дагестанке. Она никогда не могла понять и представить, насколько я был счастлив именно потому, что жизнь меня свела с Ниной.

– Вы родились в Дагестане?

– Да, дом моего отца располагался в горном селенье на высоте 2500 метров.

– Там тяжело, наверное, было дышать?

– Да, с непривычки трудновато бывает. В том доме у меня тоже на втором этаже кабинет. Туда ко мне любят приезжать мои друзья художники. Там потрясающие пейзажи, великолепное место для работы. Вот смотрите (показывает фотографии, что развешаны у него на стене в кабинете). Это мой дом в ауле. Вот мои племянники. Вот этот потрясающий был фотограф. Как-то меня, Андрея Эшпая и еще одного композитора вызвали в Агентство печати и новости. Попросили сделать музыку для французской компании, которая снимала фильм для американцев о межнациональных проблемах на Кавказе. Они собирались там снимать, попросили меня поехать с ними, им там все показать. Но я в то время поехать не мог, так как учился в аспирантуре. Соединил их со своим племянником Павлом. Он у них и за провожатого был, и как оператор им помогал, выстраивал кадры. Потом они вернулись в Москву. Восторгам по поводу племянника у них конца не было. Мне рассказывают, что, мол, Ширвани Рамазанович, Ваш внук может быть сверхгениальный кинооператор. У него свой взгляд, он снимает так, как никто снять не сможет. Советовали отправить его на стажировку на полтора-два года Америку. Он мог бы стать самым знаменитым оператором в Голливуде. Я думал, что ребята просто увлеклись, из-за недостатка кислорода что-то им почудилось. Тот фильм делался не для показа в Советском Союзе. Я увидел его через год. Кадры, сделанные Павлом, меня тоже поразили. Там через горную речку, где огромная высота, узкий мост. Он на этом мосту где-то с камерой зарылся в солому, а на него погнали ослов, навьюченных вязанками с рожью и пшеницей. На заднем плане в кадре огромное солнце в чистом небе, вышедшее из-за гор. В кадре все выглядит так, будто бы эти ослы летят к солнцу. Представляете, как у человека должно работать зрительное мышление и воображение, чтобы так построить кадр. Но в семье моей старшей сестры не согласились отдать его учиться заграницу на оператора. Они считали, что музыканты, театральные люди это не те профессии, что могут обеспечить семью. Им казалось, что мы занимаемся чем-то несерьезным. Мол, это все как-то шатко. Осознать, что за один фильм он мог бы заработать больше, чем за 30 лет работы в Дагестане, они так и не смогли. А через некоторое время парня просто выкрали, и он исчез навсегда.

– Кто украл?

– Этого мы так и не узнали. К сожалению, у нас там было время бандитов, когда людей крали и перепродавали. До сих пор мы его ищем и не можем найти никаких следов.

– Как получилось, что вы стали композитором?

– Вообще, в школе я был простым сельским парнем, который пел народные песни. У меня был хороший голос, а в близлежащих селеньях очень любили, когда я пел. Я постоянно выступал на разных концертах и свадьбах. В это время я познакомился с композитором Готфридом Алиевичем Гасановым. Дело было так: мы с приятелями в то время ездили к друзьям в Махачкалу, выступали там. И вот на каком-то концерте я пел песни о войне. А там, в зале, сидела женщина, у которой муж погиб, защищая Ленинград. Моя песня тронула ее до глубины души, она тут же расплакалась. Схватила меня за руку и буквально силой меня отвела к Готфриду Алиевичу. Сказала, что, Готфрид Алиевич, этому мальчику нужно обязательно учиться музыке. А я к тому времени закончил 10 классов и пробовал сдать экзамены в Киеве. Влюбился тогда в девушку с украинской фамилией. И мне казалось, что нужно по такому случаю ехать учиться на Украину. Мне казалось, что это поступок настоящего горца. Это было 1953 год – год смерти Сталина. По этому поводу вышел указ, чтобы ветеранов войны принимали в институты, даже если они сдавали экзамены на тройки. А украинцы не сильно тогда жаловали приезжих. Я поступал на исторический факультет. Первые 2 экзамена по русскому языку и литературе сдал на пятерки. А когда стал сдавать по историю, у меня из головы вылетело слово «поляне», а принимающий про полян и спросил. Поставил за экзамен четверку. Еще посмеялся, мол, что ж ты, едешь учиться на Украину, а полян не знаешь. Вот так меня иногороднего с двумя пятерками и четверкой не приняли в киевский институт. Ну, вот после Киева я болтался с друзьями в Махачкале, выступая на концертах. В общем, эта женщина уговорила Готфрида Алиевича взять меня в музыкальное училище. Так я попал в руки своего учителя. Общеобразовательные предметы мне там изучать не требовалось, поскольку я закончил 10 классов. Поэтому сосредоточился на музыкальных предметах. Вряд ли, кто тогда так усиленно занимался музыкой, как я. Готфрид Алиевич мне дал ключи от помещения Союза композиторов. Задавал мне в день по 20 задач по гармонии. И вот я их в Союзе композиторов и решал. Его прельстило мое трудолюбие. Училище я закончил за 2 года. Если бы отучился все 4 года, то сразу бы после училища угодил в армию. А Гасанов был категорически против, чтобы я шел в солдаты. Говорил, что если попадешь в армию, музыке придет конец. Сразу после училища я поехал поступать в Бакинскую консерваторию. Так меня там даже к экзаменам не допустили. Что-то я им не понравился. Год я в училище продолжал дополнительно заниматься, чисто для себя. Через год поехал поступать в Саратовскую консерваторию, но меня и там не приняли.

– А почему в Саратове не приняли?

– Сказали, что не так блестяще задачу по гармонии решил. Я вернулся в Махачкалу и поступил в только что открывшийся здесь университет. Поступал на литературный факультет (все-таки я всегда читал и литературу очень любил), но когда пришел смотреть списки зачисленных, не нашел себя ни в числе поступивших, ни в числе отчисленных. Два дня ходил, как ошарашенный. Потом стал выяснять, оказалось, что на факультет английского языка поступили только девушки – 45 человек. Поэтому меня и еще одного парня, перевели к «англичанкам». Решили так разбавить женский коллектив. Я попытался сказать, что в школе учил только немецкий, но мне ответили что-то типа, ничего осилишь и английский. Проучился в ДГУ 2 года. А в это время популярная в Дагестане певица Майя Абрамова уже исполняла мою песню «Скажите горы». Эта, в общем-то, примитивная песенка полюбилась всей республике. Куда бы она ни приезжала, везде просили исполнить именно эту песню. Так я стал известен всему Дагестану. К тому времени в Дагестане уже был свой Союз композиторов, куда входило 4 или 5 человек. Но эти люди все уже давно закончили консерваторию, а национальный Союз требовалось развивать и расширять. Стали они думать, кто бы еще мог бы пойти учиться на факультет композиторов. В результате, решили в столицу отправить меня. Спустя 4 года по окончании музыкального училища, я поехал поступать в Московскую государственную консерваторию. Мать, конечно, была недовольна моим решением. Семью нужно было создавать, родителей дома поддерживать, а я на какого-то композитора поехал учиться в Москву. Как ни странно, все три экзамена, которыми меня пугали, я сдал. Только гармонический диктант на три голоса не смог написать. Потом преподаватели удивлялись. Так поучилось, что гармонические задачи я решил лучше всех, а с диктантом не справился. «У нас в горах три человека на тропинке не поместятся, где ж я могу услышать мелодию на три голоса? – отшучивался я. – Я привык на нотной бумаге ноты красиво расставлять. Глазами задачи решаю, зрительно. Это напоминает мне овец на склоне гор, которых я пас до того, как поступить в консерваторию. Главное, чтобы они все там были правильно расставлены». Не так давно разбирал свои семейные фотографии. Обратил внимание, что более печального вида, чем на снимке в день приема меня в консерваторию, у меня нет. Потому, что знал, что мать мне этого не простит. По ее понятиям уже 6 лет без дела болтаюсь, ничего не закончил. Когда я приехал из Москвы домой, она только руками всплеснула и печально сказала: «Ну, вот, еще и консерватория». Я нужен был дома: отец старенький, старшие сестра уже замуж вышли, брат в армии, а младшие у нас совсем еще маленькие были. Кто-то должен был помогать семье, а я в Москву учиться уехал.

– 5 лет в Москве учились?

– Да в 1959 году я поступил в консерваторию, а в 1964 году ее закончил. К моему ужасу (и одновременно к счастью) председателем моих государственных экзаменов оказался Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Замечательнейший человек, которого все уважали. Мне даже холодно стало на душе от мысли: а вдруг я не отвечу ему. Но ответил тогда хорошо. Моим ответом он остался доволен. И вдруг я узнаю, что Шостакович со всего нашего выпуска (15 человек) именно меня рекомендует для поступления в аспирантуру. Так как я государственные экзамены сдал на отлично, в аспирантуру я бы поступал автоматически. Но, как выяснилось, еще до экзаменов решили, что в аспирантуру пойдет учиться Геннадий Гладков (автор «Бременских музыкантов»). Но Дмитрий Дмитриевич, когда мне говорил, что рекомендует меня в аспирантуру, этого не знал. Он пришел ко мне извиняться. Мне так неудобно было – он композитор мировой величины, а я пока еще студент. Он же не виноват, что его фактически подставили, не поставив в известность о намерениях зачислить Гладкова. Он мне тогда в качестве напутствия сказал:

– Вы поезжайте к себе в Дагестан, и если через 2 года останетесь композитором, обязательно приезжайте ко мне учиться в аспирантуру.

Моего учителя Владимира Фере спрашивает:

– Володя, отдашь мне этого мальчика?

Тот, естественно, сказал, что да.

– Вам пришлось вернуться в Дагестан?

– Да. Меня вызвал к себе первый секретарь обкома Дагестана Даниялов Абдурахман Даниялович. Я пришел, представился. Он говорит, что он знает, кто я. По поводу меня ему звонил сам Шостакович, просил помочь трудоустроиться. В Махачкале тогда открыли пединститут, и меня назначили туда деканом на факультет пения и музыки. Через 3 месяца я получит в Махачкале двухкомнатную квартиру. И так 2 года (чуть меньше) я там проработал. Потом поехал опять в Москву, учиться в аспирантуре. Но, к сожалению, Дмитрий Дмитриевич в ней уже не преподавал, он вернулся к себе в Ленинград. С Шостаковичем мы продолжали поддерживать отношения через его самого талантливого ученика Бориса Тищенко. Он даже приезжал в Москву послушать мою оперу «Горцы». По окончании аспирантуры я остался в Москве. С тех пор я представитель вольной профессии – пишу музыкальные произведения, которые где-то потом ставят. 5 или 6 лет возглавлял Союз композиторов Дагестана.

– Вы написали первый гимн Дагестана?

– Гимн Дагестана я написал в 1995 году. Выбрали его на конкурсной основе. За него проголосовали все специалисты. После чего гимн был утвержден парламентом Дагестана. Официально эта моя музыка считалась гимном Дагестана 21 год. Но потом к власти в республике пришел Рамазан Абдулатипов. Ему гимн почему-то не понравился. Они там все переиграли и утвердили новый гимн Мурада Кажлаева. Кстати, эта музыка тоже участвовала в конкурсе в 1995 году, но моему гимну данная композиция проиграла. Там очень сильно угадывается мотив произведения Серхио Ортеги «Объединенный народ».

Естественно, Ширвани Чалаев не удержался и тут же наиграл на рояле нам свой гимн. Мне, человеку далекому от музыки, показалось, что это песня горной реки. Я слышал, как вода спадает по порогам. То она с огромным шумом плюхается с огромной высоты, разлетаясь брызгами в разные стороны, то степенно журчит на перекатах, все это наполнено какой-то неисчерпаемой, ободряющей энергией. Просто завораживает.

– Ширварни Рамазанович, Вы говорили, что много сотрудничали с театрами. В каких из них шли ваши постановки?

– Я с очень многими театрами работал. Относительно недавно я ездил на гастроли в Израиль с оркестром Валерия Гергиева, он играл мои произведения на Кавказе. В Днепропетровске с Гургеном Керапетяном работал. С Евгением Мравинским мы хорошо сотрудничали. Он, правда, не сам мои произведения дирижировал, отдавал своим выдающимся ученикам. С Ленинградской академической Капеллой Владислава Чернушенко мы плодотворно работали. В свое время мне в театре МАЛЕГОТ поставили оперу «Горцы». С Мариинским театром мы ездили с моими сочинениями в Португалию. В концертном исполнении они там ставили мою оперу «Король лир». С оркестром того же Валерия Гергиева я исполнял народные песни (у меня своеобразный горский голос). В Советском Союзе я много гастролировал.

– А как рождаются Ваши произведения?

– Когда у тебя есть образование, ты знаешь каноны написания музыки, это довольно просто происходит. По крайней мере, для меня. Хотя со стороны кажется, что, да, это что-то не вероятное. Это же, как со стихами. Читаешь, например, Лермонтова и поражаешься. Как может этот мальчишка так чувствовать, так прописывать судьбы, образы и характеры. А ему это было легко, это же его стихия. Музыка идет легко, когда есть текст. Например, когда читаешь Есенина, все рождается само собой. Обожаю Есенина. Иногда произведение тщательно продумываешь, слушаешь разные симфонии, выбираешь. Я в свое время показывал Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу свою симфонию «Горы и люди» (вот почему он отнесся ко мне восторженно). Естественно, ее пишешь по своим законам (главная тема, побочная тема, разработка). Побочная тема идет, как первая часть – драматическая, потом медленная часть – певучая, потом опять идет быстрая часть. Именно в таких формах существуют симфонии. Мне это все нравится. Я писал там еще 2 симфонии, но мне они не подчинились. «Горы и люди» моя самая первая симфония. Обычно люди думают, что композиторы пишут легкие песни, участвуют в телепередачах. Я вообще к этому не имею никакого отношения, живу отдельно, чуть отстраненно. Пишу отдельные концерты для виолончели и скрипки, отдельные вокальные сочинения. Пишу большие оперы. Причем, не на сельские темы: «Хаджи-Мурат» по произведению Л. Н. Толстого, «Король лир» Шекспир, «Кровавая свадьба» Ф. Г. Лопес (Борис Покровский ставил), мюзикл «Поручик Тенгинского полка» по М. Ю. Лермонтову написал и многое другое. То, что показывают по телевизору, в большинстве своем к музыке почти никакого отношения не имеет. Все эти простые песенки, для простого народа. Да, простая музыка существует. Но существует и великая классическая музыка. Это немного другие миры

– Ваш Любимый инструмент?

– Виолончель очень люблю. Она мне горы напоминает. У нее и глубина, и высота есть. Скрипка она где-то посередине. У нас же в горах высота, спускаешься с них – ровная земля, а там еще ущелье с невероятной глубиной. Вот все это пространство только виолончель может изобразить.

– Ваша супруга была певицей. Сын и внуки как-то унаследовали любовь к музыке?

– Сын, да, унаследовал. Он сейчас живет в Париже, там женился. Я ему разрешил заняться православной религией. Он ведет там службу в церкви. Его приютили русские люди, мигранты прошлых лет. Помогли ему, когда он там в сложное положение попал. Сейчас у него свой симфонический оркестр, есть музей инструментов. Он даже сам придумывает эти инструменты. Там он также занимается с ребятами, приехавшими из африканских стран, вытаскивает из них то, что во Франции, кроме них, никто не может делать. Еще сын помогает нашим бывшим соотечественникам, которые во Франции обнищали. Он их взял под свою опеку и защиту. Сам сочиняет очень много музыки. Я был у него три раза на концерте. К сожалению, моего языка он так и не выучил. Мы жили в основном в Москве, а потом он стал ездить заграницу и, в конце концов, постоянно там поселился. Его музыка отличается от моей. Ту же рок-оперу «Юнона и Авось» он оркестровал. Сам композитор Рыбников просто не знал, как это делать. Был ансамбль «Рок-Ателье», где он работал. Я это все тогда послушал и сказал ему, что, Камиль, я не в восторге от того, что ты делаешь, мне бы очень хотелось, чтобы ты все-таки свою музыку писал. Сейчас он пишет свою музыку, выпустил уже несколько дисков. Периодически присылает их мне. Общается там с художниками, писателями. Одним словом, у него своя жизнь.

– А внуки?

– Внучка, дочь Камиля, живет в Америке. У нее родители развелись, мама вышла замуж другой раз, и они уехали в Штаты. Сейчас ей уже 33 года. Говорит она только по-английски.

– Строите ли Вы какие-то планы на будущее? Может быть, где-то стоит ожидать Ваши премьерные концерты?

– Относительно недавно у меня был концерт. Редко очень, но мы их делаем. Финансово это слишком дорого, нужны спонсоры. У народа в массе своей классика пока особых каких-то чувств не вызывает. Я же говорю, моя музыка немного другой мир. Вполне возможно, еще случится не один концерт.

Газета Рузский вестник